Леонид Иннокентьевич МОГИЛЕВ.

"Черный нал"

Автор: Леонид Могилев

Название произведения: Хранители Порта (Черный Нал)

Дата написания: 1996 г.

Печатный Источник: Санкт-Петербург, Издательство “Азбука”, Книжный дом “Терра”, 1996 г.

Леонид Могилев

(Часть Первая “Черный нал”)

Тайная доктрина полковника Левашова

Наконец пришел контейнер с телевизорами. Черно-белые были и раньше в штабе, у генерала, в лаборатории. Ретранслятор находился далеко, и сигнал был слабенький. Но умельцы наши сообразили насчет антенн, а потом и сферы появились. И в один прекрасный день началось светопреставление. Блюдец у нас было несколько, и, когда завезли львовские “Электроны”, мирное течение жизни прервалось. Телепрограммы всех времен и народов принесли в наш “городок” фильмы, концерты, бесконечный футбол, эротические шоу мира. Начальники наши пробовали бороться с этим злом, увещевать, потомплюн ли. Начиналась перестройка.

Я понял, кто такой Валентина, когда однажды ночью посмотрел длинный немецкий фильм о кубинском кризисе. Че Гевара сильно изменился. Он располнел, поседела шевелюра, не стало бороды.

То, что новый особист знал истину, я понял давно. Генерал знал несомненно. Наши умники из бункера не хотели знать ничего, кроме своих опытов. Все на объекте понимали, что там, под двадцатью метрами земли, страшное оружие, которому нет равных и которое ждет своего часа, но никто, видимо, не подозревал, что в гостевом доме, за территорией части живет легенда века, главный революционер, соратник, а может быть, противник Фиделя Кастро. Волею судеб оказавшийся здесь, заброшенный какой то невидимой силой, тайной структурой, очевидно, ненадолго, он остался здесь на десятилетия. Значит, снаружи что-то сломалось, рухнуло. И нет больше выхода. Только исход. Как и для всех нас.

К тому времени можно было поручиться, что у сиятельного узника нашего было некоторое количество отпрысков в здешней части. В начальной школе, которую пришлось организовать в клубе, числилось двенадцать учеников. По крайней мере трое пацанов и девчонка могли назвать папой гениального бойца с капитализмом. Но он тем временем отошел от дел. И прекрасный пол утратил к нему интерес, ибо уже давно не прибывало новых вольнонаемных сотрудников и их соратниц, а маленький наш гарнизон приходил понемногу в отчая ние, так как полет на большую землю откладывался на неопределенное время, а жизнь-то укорачивалась.

Валентино-Эрнест угомонился. Стал благообразным. Это и послужило поводом для того, чтобы он однажды получил предложение от командования выступить с докладом об интернационализме и на примерах показать помощь страны Советов странам, борющимся за освобождение рабочего класса или что-то в этом роде.

Он, нужно сказать, горячо взялся за дело, составлял конспекты в библиотеке, перетряс все старые подшивки, искал, очевидно, что-то и находил. Шел 1987 год, семидесятилетие революции. Перед собранием офицеры приняли в красном уголке. Герой наш до этого постился год и пребывал в полной трезвости. Нужно сказать, что он все так делал. Или в омут, или в просушке. Середины у него не было. Выйдя на трибуну как бы трезвым., стал понемногу пьянеть, а затем всё понеслось стремительно. К тому времени по-русски он говорил как рязанский малый и ругаться умел виртуозно. И вот начался доклад. Вначале генерал, парторг и, наконец, докладчик наш. Он, естественно, выбрал Кубу. Начал как и положено, а потом кто-то в зале заметил, что он говорит о событиях так, как будто в них участвовал. Возьми его да и спроси: “А нельзя ли подробнее о Фиделе?”

— Отчего же нельзя?

А товарища Че к тому времени несколько уже развезло.

— Главная задача тогда была несколько своеобраз ной. Куба ведь была раньше большим курортом. Сфера обслуживания. Неквалифицированный труд. Бары, красные фонари, мелкооптовая торговля.

Начальники наши одобрительно закивали головами... Ждут, как сейчас Валентина начнет рассказывать о социалистическом строительстве. И он начал.

— Специфика момента заключалась в большом количестве проституток. Это была головная боль руководства. Рауль, склонный к кардинальным решениям, советовал их выслать с острова. Или утопить. Фидель от таких предложений приходил в задумчивость.

— Товарищ Валентина, — влез парторг. — Это, конечно, интересно, но ближе к тексту, пожалуйста.

— Ближе так ближе, — согласился Че. — Их всех посадили на автомашины. Такси. Чинить они ничего не умели. Умели только ездить. Да и не надо было ничего чинить. Позвони — и тут же приедет бригада ремонтникое. Но проект оказался ошибочным. Мы получили около ста домов публичных на колесах.

— Товарищ Валентина! Кто вы? Вы что, герой кубинской революции?

— Я извиняюсь. Они там получили. Без меня. Тогда всех баб отправили на рубку сахарного тростника. Очень хорошие были расценки. Можно было заработать целое состояние. Но они ничего там рубить не стали. А производительность в соседних мужских бригадах резко упала. Пришлось дамочек с плантаций эвакуировать.

В зале все уже лежали от хохота. Особист с парторгом рвались стаскивать докладчика со сцены, но генерал был в благодушном настроении.

— Пусть продолжает. Послушаем. И он продолжил:

— Пришлось вернуться к естеству. — Здорово он уже говорил по-русски. Образно и тонко.

— Открыли маленькие такие бордельчики по всей Гаване. Причем анонимные. Въезжаешь на машине во внутренний дворик, в гараж, закрывается дверь, ты выходишь прямо в объятия чаровницы. Однажды мы с Фиделем поехали к сестрам Мартинес...

— Все, хватит, — не стерпел уже генерал. — Товарищ Валентина сегодня пьян, как кубинский батрак. Я прошу его сойти с трибуны. И объявляю ему пятнадцать суток домашнего ареста за клевету на кубинскую революцию и балаган. Когда арест закончится, предложим ему стать руководителем театра миниатюр. Способности налицо. А сейчас слово получает начальник испытательного стенда. Он расскажет о выполнении повышенных обязательств к семидесятилетию нашей революции...

После этого товарищ Че, как улитка, забрался опять на год в свой дом. Он появлялся, только когда ему нужно было починить телевизор, и капитан Терехин охотно проделывал это, и когда нужно было прикупить чего нибудь для дома.

— Что он там делает? — спрашивали Терехина.

— Картины пишет. Все стены обвесил.

— И что на картинах?

— Что и всегда. Города и страны.

— Этот-то чем виноват? Отпустили бы его в Испанию.

— А ты думаешь, кого-нибудь вообще отсюда отпустят?

К тому времени все отчетливо поняли, что уйти отсюда не придется никому. Но надежда умирает последней. Тем более что начала рушиться страна Советов, И химера, убийственная, невообразимая, давала шанс на крушение нашей тюрьмы, на разоружение всеобщее и одновременное, и мы прикидывать начали, что у кого на счетах, куда податься после. Одна за другой открывались тайны тысячелетий. Неужели не произойдет возвращения в мир великого узника? И тогда я решил. Вот он мой шанс. Только вслед за ним смогу я покинуть этот объект, вырваться за колючую проволоку, минные паля, допуска и пределы, сесть в Иркутске на московский самолет, а лучше на ленинградский, и взлететь.

Три дня в этой комнате отдыха проходят как один. Мы смотрим телевизор, играем в шахматы. Я играю лучше. Струев злится. И даже сообщение по НТВ о том, что в Таллине освобожден из-под стражи подозревавшийся в убийстве генеральный директор старого и заслуженного петербургского агентства недвижимости, господин Амбарцумов, воспринимается как-то спокойно. Освобожден так освобожден. Следствие располагает данными о настоящем убийце, который находится сейчас в розыске.

— Это ты, — говорит Струев, — тебя посадят по-настоящему.

— Нет, не посадят. Илья Сергеевич не даст. Наконец Илья Сергеевич появляется.

— Бриться есть чем? — спрашивает он.

— Вот с этим напряженка, — отвечаем, — лезвия кончились.

— Сейчас принесут. Галстуки есть?

— Нет конечно.

Грибанов приводит фотографа. Нас усаживают напротив белой занавески, как и положено. Приносят чьи-то пиджаки, галстуки.

— Сегодня вам предстоит узнать много нового. Точнее, почти все по вашему делу. А также посмотреть на одного человека. Тем более что пора вас выводить на прогулку.

Мы снимаем пиджаки, выходим из гостиницы, садимся уже не в машину грибановскую, а в “шестерку” красную. Сзади теперь едет “газик”. Чудеса да и только. В нем четверо молодых людей из странного учреждения, что напротив Востряковского кладбища.

— Это на всякий случай, — говорит наш хозяин. Едем опять по кольцевой, потом по Волоколамскому

шоссе и прибываем в какой-то рабочий поселок.

— Пенягино, — поясняет нам Грибанов, — а речка называется Банькой.

— Протопи, — говорит Струев, — как хочешь, но протопи.

— Придется по-черному. Для одного человечка, — отвечает Грибанов.

“Газик” обгоняет нас, уходит вперед. Мы останавливаемся, ждем. Наконец то ли охрана, то ли разведка возвращается. Можно и нам в Пенягино.

Дом как дом. Барак каменный, трехэтажный. На третьем этаже квартира. Возле нее человек из “газика”. Грибанов толкает дверь, она открывается. Мы попадаем в жилище алкаша. Сам он, здоровый, явно знавший лучшие времена, напуганный донельзя, сидит на табуреточке у окна. На другой табуреточке — часовой. История повторяется до наоборот. Совсем недавно и я вот так ждал звонка в дверь.

— Ты пойди, нам поговорить нужно, — приказывает Грибанов не оборачиваясь.

В комнате остаемся мы со Струевым, алкаш и Грибанов.

— До недавнего времени о местонахождении героя кубинской революции Эрнесто Че Гевары знал ограниченный круг лиц, которые к тому же были склонны умирать естественной или другой смертью. И еще вот этот. Имя свое он потерял. Теперь он просто предатель. Посмотрите, какие они бывают — предатели.

— Сергеич. Ты от жизни отстал, товарищ Че теперь враг народов. Преступник против человечности. Террорист. Совесть моя чиста.

— Вот с чистой совестью и подохнешь, не выходя из этого помещения.

— Ты, Сергеич, не шути... Я устав помню. Брат на брата руку не поднимет.

— Слушайте, молодые люди, печальный рассказ о государственной измене.

— Ты не государство, Грибанов.

— Я, может, еще не государство, но вот они вместе со мной — государство. Все слои общества. Бывший художник, теперь бывший слесарь. Бывший инженер, теперь милиционер. Они-то себя сумели защитить и на меня вышли. С боем. А ты на посту стоял вроде как, и сдал свой пост за ящик “Рояля”.

— Ты мне в душу не лезь. Мне предприниматель материальную помощь оказал. Богатый бедному.

— Господин Амбарцумов однажды посетил вот этого... Этот тогда, естественно, нуждался. Первым делом в опохмелке.

— Ты мне в душу не лезь.

Не слушая алкаша, Грибанов продолжает:

— Ну, угостил, понятное дело. В “Богатырь” отвел. Так у них “стекляшка” называется. Отбивных по двадцать тысяч выставил, шампанского, “смирновской”. Он и растаял. Вспомнили былое. И с первого захода он раскололся. Сдал объект.

— Да не так все было... А объект этот и без меня нашли бы.

— Потом Амбарцумов дал ему денег. Много денег. Штуку зелеными. Столько дал?

— Меньше.

— Вот баксов за восемьсот он и сдал военную тайну.

— Ты, Сергеич, либо дурак, либо опять же дурак. Какие тайны? Кончилось все. Замирение.

— Самое интересное, что он сейчас косит йод глупенького, а сам качает ситуацию. Как его когда-то учили. На нем же по всему миру столько дел. Он такие страны видел. Таких людей.

— И еще увижу. Я на работу устраиваюсь.

— Вот, на работу устраивается. В ларек.

— А ты откуда знаешь?

— А теперь, чтобы всем было интересно, послушайте, что было и что будет.

— А чего может быть? — торопится удостовериться в своей неприкосновенности бывший “брат”.

— Тот, кого вы называете Политиком, должен очень скоро высоко взлететь. Из третьего эшелона под облака. А там его установят. Можете не сомневаться. А взлететь-то хочется. И можно липовые документы, выданные когда-то товарищем Клеповым, преодолеть. Тем более что товарищ Клепов — покойник. Деньги братства нашего, оставшиеся от боевой операции, из которой мы официально не вернулись, в которой нас подставили другие предатели, так вот эти деньги живы и вертятся в сфере недвижимости. И приносят доход. Маленький, но постоянный.

Клепова Амбарцумов сам убирал. Первая его кровь была. Это когда Политик вступил с Амбарцумовым в сговор. Братву не трогали. Давали денег мелких, на поддержание жизни. Братвы всего-то ничего. И все почти близко. Прибалтика, Новгород. Так их распределили в свое время. Но работа с недвижимостью портит человека. Он становится жадным. А у ребят дела идут все хуже. Политик же в свое время женился на обкомовской дочке. Пошел в гору. Все путчи пережил. Они с Амбарцумовым души не чают друг в друге. И однажды Политик говорит: ты мне помоги, а уж я тебя там, наверху, не забуду. Там тоже недвижимость — но покруче. Масштабы иные. А помощь простая. И не нужно нам свидетелей. Они оказались никчемными. Неудачниками. Вот она проверка-то. Это не в джунглях боливийских болтаться. Не в бункере сидеть на всем готовом. Вот она жизнь. Естественный отбор. Они слабаками оказались. И погубят все дело. А мы дойдем до заветной хижины. И человека нужного там встретим.

— Складно излагаешь, начальник, — комментирует алкаш.

— И Амбарцумов начинает избавляться от балласта. Только самому ему... Не поднимается рука на боевых товарищей более. Но люди верные находятся. После первой крови появляется у него гениальный план. Политик его одобряет. Зачем пачкать руки? И появляется список “Юрвитана”. В списке этом больше мертвые души. Уже сданные внештатники КГБ. Есть этот список во всех цивилизованных странах. Но Политику удается достать новые имена. Их немного. Руки пока кордтки до настоящих списков. А дотянутся, сдаст и остальных. Так вот. Создается дискетка. Там сданная, действующая агентура и братки. В общей массе. А нужно вам сказать, товарищи из стран Балтии не церемонятся в этих случаях. Попытка перевербовки, потом пуля. Расчет верный. Но Политик, учтя инициативу Амбарцумова, вдруг опомнился. Увидел, что тот стал слишком предприимчив. И решил свести риск к минимуму. Формирует еще одну дискету. В ней тот же список, но с фамилией Амбарцумова. И человек от Политика, а такой у них в агентство внедрен, меняет дискетки. Алябьева вашего должны были взять при выходе из агентства, но он умудряется исчезнуть. Амбарцумова же предстояло убрать тут же.

Бегство Алябьева спасает Амбарцумова. Все рассыпалось вмиг. Политик имел контакты в МВД и ФСБ на уровне личных знакомств. Он приказал Амбарцумову во что бы то ни стало найти дискету, и тот добросовестно искал, не зная, что ищет свою смерть. Да и денег ему было жалко. Доллары-то были как раз белыми и должны были вернуться в кассу. Дальше начинается потрясающая способность к выживанию вот этих беглых людей. Поэма! Тем временем Политик приказывает Амбарцумову, не дожидаясь результатов поиска дискеты, которые уже становились проблематичными, уничтожить братков в Латвии, Эстонии, Литве, Новгороде и еще в одном месте. Оно подале. И свет не без добрых людей. Там у наших киллеров ничего не вышло, а Сашу Зотова Бог на время вернул в мир, с тем чтобы он успел рассказать вот им кое-что.

В Эстонии фортуна вначале поворачивается лицом к Амбарцумову, а затем жестоко смеется над ним. Снова появляется список от “Юрвитана”, снова готова массовка, и опять неудача. Есть от чего впасть в печаль. Теперь Политик вытаскивает своего неудачливого подельника из таллинского централа и перевозит в надежное место. После того как в компьютере питерской газеты остается список в варианте Политика, Амбарцумов разгадывает его комбинацию и ставит ему ультиматум. Если с ним что-нибудь случится, компромат на Политика люди Ам-барцумова кладут на такие столы, хозяева которых вернут его. в небытие. Теперь они неразделимы. Игра начинается настолько крупная, что уже нужно убрать и меня, и вот этого блудливого борца за продолжение реформ, и коменданте Че. Не говоря об этих вот молодых людях. Плюс мелочевка в “Юрвитане”. Плюс мелкие чины в органах. Всех, кто косвенно имел отношение к делу. И убирать будут уже серьезные люди. Черный нал. Точнее не скажешь. Магия звуков. Заклинание. От Москвы до самых до окраин. Чернота. И быль. Вы, молодые люди, думаете, почему этот алкоголик так спокойно все это слушает? Вы думаете, ему это интересно? Ему, конечно, интересно, но он своих ждет. Ждешь, иуда?

— Ты че? Че несешь-то? Каких своих?

— Ждет и недоумевает. Но не дождется. Когда он утром в ларек ходил, “жучков”-то и не стало. Вот они. — И Грибанов вынимает из внешнего кармана штучки с хвостиками проводков. — Ему сказали, не беспокойся ни о чем, вот придет кто нехороший, злой, говорить станет всякое, правду искать, а мы услышим. Пойди посмотри. Под карнизом, под столиком, пойди, пойди...

— Чего, под столиком... — Но все же идет алкаш, проверяет, белеет лицом.

— А думаешь, почему мы знаем обо всем? Наш-то вот он, над дверью. — Грибанов демонстрирует своего “жучка”. — Они тем не менее скоро здесь будут. Найдут труп, бытовуха... А милиционеры местные, ни о чем не подозревающие, столкнутся с этими людьми у трупа... Так я решил...

Бывший спецназовец, пусть даже похмельный и пожилой, все же хранит память о своем молодом теле, умелом и сильном. Он группируется и вполоборота пробует бить Грибанова. Но тот ловит его на противоходе, короткое движение, хрип...

Грибанов берет со стола нож, кухонный, но почему-то острый, подобный бритве, я на этот нож смотрю весь час, пока длится объявление приговора, и вколачивает лезвие под левую лопатку лежащего на полу смрадного и противоестественного человека.

— Приговор приведен в исполнение. Пошли. Времени мало осталось.

Мы выходим, спускаемся вниз, “газик” стартует, за ним мы.- На дороге, свернув в лесопосадку, Грибанов выходит из машины, снимает фальшивые номера, под ними появляются другие. Мы выезжаем на кольцевую. Струев не в себе.

— А как называется контора-то ваша, с внутренней тюрьмой?

— Акционерное общество очень закрытого типа. “Цель”. Я мог бы вам не демонстрировать всего этого, но теперь, как говорится, мы повязаны кровью. Черной, правда, похожей на дерьмо. Вот что. Утром мы вылетаем в Иркутск. В командировку. Сейчас вас отвезу назад, в камеру. Отдыхайте. Утром в Домодедово.

— Кто вы? Генерал? Миллионер? Подпольщик? Кто? — кричит Струев.

— Я просто юрисконсульт в АОЗТе. Пенсия маленькая, приходится подрабатывать, — оборачивается к Струеву Грибанов.

— Вы на дорогу-то смотрите, — не выдерживаю уже я.

— Дорога? А, пустое, — говорит Грибанов и вовсе бросает руль.

Машина летит на скорости семьдесят, а старик Гри- .. банов смотрит на нас с невинным интересом...

В эту ночь к Старику пришли Антонио, Пачо, Вилли. В полном боевом снаряжении, с винтовками, рюкзаками. Он давно ждал их, своих боевых товарищей. Это был последний бой. Он знал, что, когда придут они, череда призраков прекратится вовсе и вскоре произойдет нечто, настанут иные дни, лопнет скорлупа времени. Старик пытался по губам прочесть слова, которые произносил Вилли. Они расстались там, в Игере. Вилли заперли в соседней комнате, ночью Старик слышал, как тот стонал, а потом вдруг пришли русские, он просил, чтобы забрали и Вилли, но те качали головами, говорили про какой-то приказ, а Вилли слышал и думал, что Старика уводят, чтобы отправить в Ла-Крус или куда подале. “Возьмите Вилли”, — умолял он, но его уже несли на спине поочередно два здоровенных парня, а потом он потерял сознание.

— Что ты говоришь, Вилли? Повтори...

Одно и то же слово. Повторяй Вилли, повторяй. Но он уже и так понял. Птица. Птица-колдунья. Не нужно было смеяться над ней. Вот она и обиделась. Она близко.

— Я понял, Вилли. Как вы там? Все ли хорошо на небесах? Наверное, вас сразу забрали в рай? Богу наплевать, коммунист ты или правоверный католик. Если в бою, и в каком бою! Твое дело верное. Как там в раю, Антонио? Меня туда не пустят. Грешил много. Совсем забыл свой дом. Хорошо, что на день тогда прилетал в Буэнос-Айрес. Тетушка болела. Теперь и она в раю.

А ты, Пачо? Не слишком мучился тогда? Пуля вошла в тебя как-то неудачно, столько крови...

Товарищи смотрят на Старика, они радуются, они снова вместе. Только вот проклятый воздух, такой густой, отталкивает, не пускает.^.

Старик очнулся на полу. Он так и не смог пожать руку Вилли... Ночь весенняя, почти летняя, уже черна, радио похрюкивает, ночные скрипы в доме... Птица-колдунья где-то здесь. Уже второй раз говорят про нее призраки. Не нужно было ее ругать...

Старик читал боливийские дневники и сразу находил фальсификации. Главная — в последней записи. Все произошло на день раньше. Последняя запись не восьмого октября, а седьмого. Восьмого в операцию уже ввели двойника. Этот русский спецназ. Невероятные люди. Если бы их хотя б с десяток в его отряд. Они бы были непобедимы. Русские держали их под колпаком и не вмешивались. Ну да, на кой черт им вмешиваться? Фидель умолял Хрущева отдать меня. Если б тот. мог... Есть многое на свете, друг Горацио. Те, кто проводил операцию, рассчитывали свалить Хрущева через месяц. И тогда Старик покидал этот дом, этот музей мумий. .. Потом это должно было случиться через полгода. Потом все рассыпалось. Он любил в детстве возводить башни, стены, мосты, строить дороги из песка, там, где океан и по ночам другие звезды в небе.

Когда Аргедас переправил на Кубу руки, отрубленные у двойника, и Фидель убедился, что эти руки не мои, он специально летал в Москву и опять умолял отдать меня. Не мог поверить, что там не знают, где я. А ведь был совсем рядом. В Иркутске ловил рыбу. Ходил в шапке, в тулупе...

Когда птица-колдунья прилетит за ним, Старик попросит ее возвратиться в Гавану, хоть на полчаса. Меньше никак нельзя. Именно полчаса. Не нужно Мехико, не нужно городов инков. Ничего не нужно. Просто пройти по ночной улице, постоять возле своего бывшего дома и покурить того табака. Никто и не узнает. Полчаса...

“Совсем расклеился”, — решил Старик и наконец заснул.

Нас уже ждали наши новые документы. Паспорта, Удостоверения фирмы, командировки, карманные деньги, билеты на рейс. В пять утра разбудил Грибанов, принесли завтрак, потом выехали в Домодедово.

— Я, естественно, тоже лечу по липовому паспорту. Как качество? Традиции давние и крепкие.

— А что в Иркутске?

— Там и узнаете. Дело предстоит большое. Сделаем — вернетесь по домам быстро. Не сделаем — будем дальше соображать. А может, не будем. Кончатся соображения.

Машину ведет сотрудник “Цели”. Сам Грибанов на переднем сиденье. Добрый, вежливый, изысканный.

— Устал я. Надоело все, — говорит он и молчит до самого аэропорта.

Рейс наш в одиннадцать ноль пять. Есть время поша-таться по залу, почитать газеты. Людей совсем немного. Я вспоминаю Домодедово прежнее, набитоей гражданами, когда рейс-другой задержится, а в буфетах пиво “Жигулевское” и прочая отрада. Не думал, что придется еще раз летать, тем более так далеко. Я уже не стараюсь запоминать свою новую фамилию. Имя и отчество Грибанов оставил прежние. Для удобства. Наконец начинается регистрация. Я замечаю, что сотрудники “Цели”, сопровождавшие нас в последней поездке, тоже собираются лететь. Они сами по себе, не разговаривают, стоят в разных частях зала, всего их четверо. Вот они и пошли на регистрацию. Значит, серьезное дело задумал Грибанов.

Лететь нам шесть часов чистого времени, с двумя посадками — в Екатеринбурге и Новосибирске. Всего, стало быть, часов восемь. Я сижу у окна, справа Струев, а у прохода Грибанов. Его команда разбрелась по салону. Мы взлетаем, и я сразу засыпаю.

В Иркутске поздний вечер. Мы ступаем на бетон, идем в здание аэропорта, команда Грибанова получает свои большие сумки.

Опять обыкновенный дом, вдалеке от центра. Улица Декабристов. И все. В город мы не выходим. Сидим со Струевым в какой-то комнате, смотрим телевизор. Читаем местные газеты. Я сразу же нахожу статьи про недвижимость. То же самое. Наше агентство — одно из старейших на рынке, законодательная вилка, долевое строительство, цены на сто тридцать седьмую серию. Вся страна или по-

купает недвижимость, или продает. Потом долго читаю исторический очерк про ужасы ГУЛАГа, причем мне совершенно никаких узников не жалко. Мне жалко себя, Стру-ева и Грибанова. Сидел себе и ловил уклейку. Вдруг стоп-стук, “Юрвитан”. А вот и нет. Когда пошли информацией по Амбарцумову, когда посыпались трупы, а что когда? Он тут же объявил в своем АОЗТе военное положение, понаставил “жучков”, прокрутил ситуацию. Вот только нас со Струевым не ждал. Мы ему — как дорогой подарок.

А что он с нами возится? Устраивает показательные казни, произносит длинные монологи, теперь привез в Сибирь. Здесь, что ли, революционер? В каком-нибудь скромном доме на улице Ленина?

Наконец появляется Грибанов. Он сияет.

— Все в наилучшем виде. Мероприятие состоится.

— Что, едем устранять кого-нибудь?

— Пока нет. Он сам к нам приедет. Тогда и устраним...

— Нам бы в город выйти. Суточные зачем выдали?

— А именно это мы сейчас и сделаем. Пошли.

Мы долго шатаемся по улочкам, обедаем в ресторане, причем Грибанов разрешает выпить по сто граммов.

— В боевой обстановке единовременно более непозволительно, — объясняет он витиевато.

Грибанов. Одно слово. Мир повидал. Посидел в бункерах. А может, и во дворцах. Теперь вот на старости лет развлекается. То ли переворот готовит, то ли побег.

— Смотрите, какая приятная гостиница... Вид из окон какой. Фонтаны. Тут вот они и будут жить, — объявил Грибанов.

— Кто?

— Делегация. Пойдемте посмотрим, как там и что... В холле дежурному Грибанов называет себя, приходит

самый главный администратор, старший администратор, директор, мы идем осматривать банкетный зал, пресс-центр.

— Вот господин Зимин, — показывает на меня Грибанов, — он выступит на, “круглом столе”, текст доклада получите позже. А вот господин Самошкин. Он должен провести семинар. “Круглый стол” в четверг, а семинар в пятницу.

— Очень приятно, — говорит администратор. — Предоплата получена. Все отлично.

— Рейс чартерный в воскресенье, то есть послезавтра. Пресс-конференция в понедельник утром. Я пришлю референта.

Мы со Струевым делаем важный вид, прощаемся.

— Илья Сергеевич или как вас там, что за “круглые столы”?

— А! Я же вам сказать забыл. Возобновление культурных связей с канадцами. Общество канадско-российской дружбы.

— А мы при чем?

— А мы участвуем. Инвестируем. Пошли по городу еще прогуляемся. Неплохой городишко. Хотите, на Байкал съездим. В бухту Песчаную. Или к докладам будете готовиться?

Мы едем в бухту Песчаную. Час туда, час обратно, -час там. Когда еще доведется.

— Ну, отдыхайте, — говорит Грибанов после. — Завтра лететь рано. В пять утра рейс.

— Что, уже возвращаемся? А семинар?

— Да нет, — говорит Грибанов. — В Якутск летим. Были когда в Якутске? А мне довелось. Городишко поганый. Если б не дело, никогда бы туда не полетел. Там вас с одним человечком познакомлю. Очень интересный человечек. И нужный.

Когда мы ночью пробуем открыть дверь нашего “красного уголка”, она оказывается запертой. Струев смотрит из-за занавесок на улицу, там под окнами автомобиль “Нива” и в нем два бойца “невидимого фронта”. Один спит, откинувшись на сиденье, второй книгу читает. Дверь в салон приоткрыта.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спрашивает Струев.

— Большой человек товарищ Грибанов. Или господин. Черт его разберет.

В Якутск мы летим на старом АН-24. Я и не думал, что они еще летают. Летим долго, попадаем в воздушные

ямы, поднимаемся на воздушные горы. Где-то после полудня просыпаемся. Кроме Грибанова с нами трое сопровождающих.

— Ну совершенно нечего тут смотреть, — говорит Грибанов. — Вот с палубы парохода совершенно другое дело.

И мы на двух такси едем на речной вокзал. Теплоход, нужный Грибанову, через час.

— Удачно прилетели. Без задержки. А то пришлось бы тут сутки сидеть. И навигация нынче раньше началась, пацаны...

Мы обедаем в ресторане порта, смотрим на реку Лену, и Грибанов выдает нам наркомовские граммы.

— Товарищ командир. Еще бы водочки!

— В боевой обстановке нельзя. Вот потом, на переформировании. В тылу.

Мы занимаем каюты. Всего их пять. Одна пустая. Грибанов выглядит совершенно изумительно. Бизнесмен на отдыхе. Ходит по верхней палубе, поглядывает то на прекрасные берега и водную гладь, то на нас со Струевым. Наступает ночь. Мы плывем куда-то в сторону моря Лаптевых. Там Тикси и Северный Ледовитый океан.

Я уже давно на автопилоте. То, что происходит, утратило какой-либо смысл. События фантастические и редкостные идут своим чередом, как река, стремящаяся к океану. Она несет меня, покачивает, баюкает и, кажется, не хочет возвращать назад, в порт отправки. Принудительной и жестокой.

На утренней пристани, над которой необыкновенное название — “Сангар”, собачка белая, начальники какие-то, а также то, что называется неистребимой человеческой слизью, и один пассажир. Он выделяется из всего транзитно-поселкового народа необъяснимо. Я вижу, как он поднимается на борт судна “Юрий Гагарин” и попадает в объятия Грибанова. Это для него, для нового пассажира, закачена каюта.

Ну. вот мы и в сборе, — объявляет руководитель нашей экспедиции.

Вождь наш так расчувствовался, что за завтраком выдает нам по сто пятьдесят граммов армянского коньяка. Буфет на судне богатый. Так бы плыть и плыть на нем, смотреть на берега. Грибанов долго беседует с новым пассажиром, потом приглашает нас в его каюту.

— Этот человек выносил Че Гевару на спине. Звать его Юра. Слабо оказалось господину Амбарцумову достать Юру. Теперь у него есть возможность повторить свой исторический опыт. Эти молодые люди, Юра, с нами. Им тоже досталось от бывшего соратника.

Юре, как и покойному Зотову, лет пятьдесят. Одна порода, одна компания. Юра подробно рассказывает, как почувствовал киллера в Иркутске, где жил на улице Тимирязева, работал водителем автобуса и видел в последнее время нехорошие сны. Убивать Юру хотели в гараже, но убийца этот почему-то Юре не понравился. Шестое чувство. Вечер был, никого в ангаре, тот вошел, спросил про начальника смены, попросил закурить и спокойно достал ствол. Но Юра был готов к такому повороту, вначале выбил чешский пистолет, очень красивый и надежный, потом нож отобрал и посадил этого мужика теменем на острый угол верстака. Затем выехал из города и по аварийному каналу связи, о котором помнил тридцать лет, вышел на Грибанова.

— Каков? — не нарадуется учитель.

Цель нашего плавания — населенный пункт с красноречивым названием Шпанск.

Там в двухстах верстах от города находится воинская часть. Объект, которого нет ни на одной оперативной карте генштаба. Это отдельная история. Там и находится товарищ Че. Об этом знаем мы, знает Политик, знает Амбарцумов. Знают начальник объекта и начальник секретной части. Остальных, знавших эту государственную тайну, сожрало время, невзирая на их высокие государственные посты. Время бережет многие тайны и, как субстанция строгая и саморегулирующаяся, очищает пространство от лишних свидетелей своих игрищ.

Объясняю план в целом. Мы выводим товарища Эрнеста с объекта. В условленном месте нас подбирает вертолет с верным экипажем и доставляет на военный аэродром под Якутском, откуда нормальный военный же борт летит в Иркутск. Там давно дожидается чартерный рейс с кубинскими товарищами.

— Это те, которые канадские бизнесмены, — догадываюсь я.

— Совершенно верно. Так что выступление господ Зимина и Самошкина на “круглых столах” и семинарах не состоится. Впрочем, можете посетить фуршет. И на всякий случай заказан гражданский спецрейс на “Цель” из Якутска в Иркутск. Помните это.

— Вы великий человек! Вызываете самолеты с Кубы, вертолеты у вас, аэродромы... Мы-то зачем вам с участковым?

— Вы же сами выбрали сеф это приключение? Потом, нам сейчас каждый человек дорог. Мы понесли потери. А скоро настанут дни, когда один человек сможет решить успех большого дела.

— Вы нас мобилизовали, что ли? Мне Амбарцумов еще не так задвигал в Таллине. Более красочно.

— Это от волнения. Так близко был успех и так разочароваться..

— Да кто вы, Грибанов? — не выдерживаю я. — Советское подполье? Пятая колонна? Ты меня спросил, хочу я к вам? Нужно мне это? Мне деваться некуда... Чушь какую-то несете про Че Гевару, про Фиделя! Думаете, я хоть на миг поверил? Во... Я сейчас на первой пристани выйду. Мне тут нравится. Новую жизнь начну. “Круглый стол”... Семинар... — Я хлопаю дверью каюты и ухожу к себе. Немного погодя приходит Струев и ложится на свою койку.

Грибанов приходит позже.

— Не поверил — и правильно сделал. Будь у меня вертолеты с танками, я бы вас со Струевым не таскал на пароходах. А вот самолет из Канады есть. И в нем кубинцы. Гавана —Монреаль—Иркутск с промежуточными посадками. И комендант на секретной базе есть. Охрана эта, что с нами, люди верные, но нет в них лишней жилы. Надрыва не выдержат. А вы с участковым — то, что нужно. Уж поверь старому убийце. Вот кончится все, и возвращайтесь к себе. По домам. А вы уже знаете лишнее. Зачем же еще .кого-то в дело тащить? Верно я излагаю?

— Мне все кажется, как там тебя по отчеству, что ты, дядя, глумишься надо мной.

— Ну, это эмоции. А скоро Шпанск. И дел невпроворот. Так что извините, если что не так.

— Что за объект-то? Нельзя ли подробнее? — поднимает голову от подушки Струев.

— Вот это уже другой разговор, — говорит Грибанов и рассказывает про объект, про аварию, про то, как Клепов узнал случайно про эту лабораторию в ГРУ и, пока была паника и неразбериха, пока не восстановили охрану и режим, они успели ввести на объект Че, сделали все документы, подчистили списки, сымпровизировали легенду. Вариант этот был рассчитан на короткий срок. Даже если Че раскрывали, была верная возможность его вывезти и перепрятать. Но ситуация круто переменилась. Положение тогда было аховое. Готовился настоящий переворот. Твердый, жестокий. Он не состоялся. Клепов выводил однажды Гевару через коридор. Потом коридор закрылся. В Якутске они обнаружили слежку. Кто это был тогда, не совсем понятно и по сей сей день. Но держали плотно. Риск был велик. Они вернулись.

А тогда поворот событий ожидался фантастический, пресс-конференция в Москве, слетали с постов очень большие люди по всему белому свету. История могла пойти совсем по-другому. Столько лет ни одна спецслужба не могла выйти на след Старика. И все уверились, что его уже нет. Что он не вышел из джунглей.

Фальшивая посмертная маска, чужие руки, хранящиеся в Гаване, дневники.

Это же филигранная работа. Когда идут на сговор президенты и генеральные секретари, они намертво вяжут друг друга. Карибский кризис — детская забава по сравнению с кризисом, в центре которого оказался этот неугомонный революционер. Слов нет, он великий человек. Нам бы таких хоть десяток. В огромной стране одним не обойдешься... Да видно — не судьба.

На объект этот, где лаборатория с плазмоидом, можно войти. Выйти трудно. Еще почти никто не покинул часть по истечении контракта. За всеми пертурбациями последнего времени у Кремля руки не дошли до этого дела. Они просто не понимают, что там. И слава Богу. Вот еще чуть-чуть, устоится власть, отвердеет, и все переменится. Тем более что объект сейчас на автономном режиме. То есть на случай войны, или мятежа, или, паче, смены общественно-экономической формации, он самозакрывается. Запечатывается и существует автономно. Генералов туда утверждали на Политбюро, как командиров субмарин, которые одним залпом могут снести материк. Американцы не знают, что у нас там такое изучают. После аварии всполошились, задвигались. И все. Нет информации. Есть спутниковая съемка, фотографии, эфир. Если бы они знали, кто т^м сидит в так называемом гостевом доме, они бы туннель с Аляски прорыли. Механическую руку какую-нибудь из космоса сунули. Нашли бы способы.

Объект находится в распадке, вокруг горы, перевалы, тайга. Непосредственно вокруг объекта — минные поля, датчики, три кольца охраны. Стрелять без предупреждения — еще слабо сказано. Все, что нужно, подвозят на площадку, потом водители выходят из кабин, их увозят, выходят солдатики из этого рая, загоняют машины. Потом возвращают их назад. Полная" проверка. Рентген и прочее.

Случаи побегов были, но все неудачные. Там у них все есть. По потребности. Есть деньги на счетах. И есть угасающая надежда вернуться на большую землю. Товарищ Че там Совершенно вжился в коллектив, очень изменился внешне, даже астма легендарная прошла.

Шпанск — то еще место. На пристани нас встречают пять огромных собак. Над этой породой потрудились овчарки, лайки бульдожка какой-то. Они опасливо поводят носами, кружат и то ли броситься хотят и хватануть зубами, то ли приласкаться.

У нас командировки каких-то кооператоров. Хотим в Шпанске вроде бы ларьки открыть, торговать здесь товаром ходким и дешевым. А заодно и поохотиться. Денек-другой. Наш сангарский пассажир, потоптавший в свое время джунгли, уже подготовил здесь базу, снял большой дом, на полу поролон, спальники, ружья, припасы всякие, дробь, сапоги и телогрейки. В Шпанске милиция и ФСБ занимают два двухэтажных кирпичных дома в центре, напротив то ли мэрии, то ли волостного совета. От безделья и любопытства местные чиновники могут предпринять самые разнообразные действия, поэтому шататься по населенному пункту нам не следует.

Грибанов объясняет ситуацию, ставит задачи. Вначале разведка. Витя, последний из боливийских могикан, ходил на объект с покойным Клеповым. Он и проверит обстановку вместе со Струевым. Грибанов распаковывает один из наших чемоданов, которые тащили трое молчаливых сотрудников аж из Москвы. Там рации. Маленькие и мощные. Мы учимся ими пользоваться, дело это нехитрое. Грибанов предупреждает, что без причины эфир тревожить не следует.

Мы между тем пересекли условную границу Северного полярного круга. Как бы вернулись месяца на два в раннюю весну или в позднюю осень, где снег и жухлые проплешины. Времени у нас немного. Грибанов торопится. “Боинг” в Иркутске ждать не будет. Опоздаем — начнутся варианты. До объекта двести верст. Отличная дорога сменится посредственной, потом прервется, а за шлагбаумом и первым пунктиром колючки — роскошная бетонка до самого объекта. По пути на ней два КПП. Это аппендикс верст в двадцать. По бетонке этой изредка ходят “КАМАЗы” и машины посерьезней. Есть тропы вокруг гольцов, на них мины. Витек получил карту минных полей в наследство. Датчики непредсказуемы, не очень эффективны.

Периодически буферную зону облетают вертолеты. Старика из гостевого дома, находящегося за территорией части, нужно вывести по ручью в зимовье, верстах в двадцати. Выводят Грибанов, Витек и я. Струев остаетая в Шпанске с тремя сотрудниками. Пароход на Якутск, к

которому мы должны вывести Старика, через трое суток, вечером. Основное расстояние по дороге проходим на “ГАЗ-53”, арендованном уже Витьком. Машина крытая, фургон.

Мы ужинаем тушенкой, хлебом и апельсинами. Потом Витек со Струевым облачаются, забирают сухой паек, ружья, палатку и уходят. Грузовик подберет их у аптеки, на углу Ленина и Вилюйской. Четыре часа по дороге, потом углубиться до второго КПП, выйти опять на дорогу и вернуться. До шести вечера отдых — и уже по-серьезному назад.

В Якутске борт на Иркутск, борт левый, коммерческий, чтобы спокойно, без регистрации, без паспортного контроля. А там уже, считай, кубинская территория. “Боинг” двинет на Монреаль, а дальше их проблемы. Потом начнутся проблемы у Политика.

Все же наше появление вызывает некоторое смятение в умах местных жителей. Нравы здесь простые. Вначале появляется некая помятая личность, которая убеждается, что здесь не наливают и не дают пять тысяч. Потом приходит коллега Струева, проверяет документы, Грибанов ему подносит коньяку, стругает сервелат, долго расспрашивает про охоту, вдохновенно лжет про торговые павильоны, спрашивает про цены, номенклатуру товара.

— Какая тут, на хрен, номенклатура? — искренне удивляется милиционер. — Мы “Сникерсы” только по телевизору видим.

— Так вот же, — достает из кейса Грибанов “Сникерсы”, “Марсы”, “Фазеры” и дарит все это гостю. Тот убирает подарки в военно-полевую сумку, какие я видел только по телевизору и в детстве.

— А что, поди, гулагами обставились тут, — продолжает разговор Грибанов, — лагеря да зоны?

— Этого добра хватает.

— А ракеты-то, поди, имеете?

— Есть какая-то хреновина. Мы люди мирные. ^Наконец милицейский уходит. Дом наш бесхозный,

вроде гостиницы, но чистый, с печкой, которую мы с радостью топим, телевизором неведомой марки “Волхов”, который похож на аквариум, с геранью и занавесками. На единственно”кровати чистые простыни и накидка.

Мы находим на кухне газеты аж за шестьдесят шестой год и долго читаем их, растворяемся в мире и борьбе двух систем. Игорь Численко забивает итальянцам, Яшин берет все подряд, хлеб убирается, в Чехословакии оттепель. Не хочется оставлять желтые страницы и возвращаться из прошлого несбыточного дня.

Утром возвращается разведка. Витек уединяется с Грибановым. Струев просит чаю, молчит, смотрит в окно.

— Ну чего там, земеля? — спрашиваю я.

— Нам тут одного человека не хватает. Художника Птицы.

— Он-то зачем?

— А затем, что не нравится мне это совершенно. Грибанов явственно озабочен. На КПП нет охраны.

Нет никого на дороге. Хочешь езди, хочешь стой. Ни на втором посту, ни на третьем никого. Витек со Стру-евым совершили настоящий марш-бросок. Пока грузовичок с водителем, которому дали полмиллиона аванса и еще столько же после охоты, стоял припрятанным в одном интересном месте. Они аккуратно прошли за колючку, поднялись на голец у первого КПП. Никого. Спустились часа через полтора, пройдя вдоль бетонки, вышли ко второму. Ни одной живой души. Услышали вертолет, залегли в щели, в пихтовнике. Вертолет садился где-то около объекта, потом поднялся, улетел. Пробежали почти до конца, до контроля. Третий КПП, последний, пуст.

Вернулись к машине, едва не надорвавшись с непривычки. Отмахали почти тридцать километров.

— И что же, так вот иди по бетонке, садись на авто и уезжай? — спрашивает Грибанов самого себя.

Он долго лежит на кровати, заложив руки за голову, курит. Выходит во двор. Возвращается и опять ложится.

— Где этот водила? Нужно немедленно ехать.

— Ты что, начальник, — говорит Витек, — он теперь хлебного вина высосал с пузырь. Какая езда?

— Они охрану сняли. Что это значит? Только одно. Времени у нас нет вовсе. Что-то произошло в Москве. Они охрану сняли...

— Пойди у своего друга милиционера попроси колеса, небось не откажет. Метаться — дело провалить, — подводит итог Витек.

— Дело проваливать нельзя, — соглашается Грибанов.

— Вечером он будет как штык. Для здешних краев лимон — деньги аховые. Проспится. Он мужик спокойный, трезвый.

Впервые я вижу Грибанова растерянным. Но скоро он берет себя в руки.

В шесть вечера, как условились, мы выходим. Теперь уже с ружьями, с охотничьими билетами (и те нам Грибанов припас), с фонариками, в рюкзаке у Витька рация. Старшим резерва остается Струев. Он стремительно делает карьеру в АО “Цель”.

Мы выезжаем. Три часа можно просто лежать в фургоне, беседовать.

— Ну, хочешь правду? — спрашивает Грибанов меня.

— Правду еще рановато, — отвечаю я. — Нас же пока не на расстрел ведут?

— Не ведут, а везут, — мрачно шутит Грибанов.

— С вас, кроме суточных, гробовые.

— Ты человек везучий. Тебя рок бережет. Потому я тебя и взял с собой. Зотова с того света возвратили ненадолго. Все ради тебя. Ты в огне не горишь, в воде не тонешь.

— Храни меня мой талисман?

— Давай песню споем. “Черного ворона” знаешь?

— Я много разных песен знаю.

— Нет, давай “Ворона”. Будешь “Ворона”, Витек?

— Отстань.

— А я буду.

И Грибанов действительно поет. Долго, заунывно, страшно. Мы останавливаемся. Водитель, молодой мужик, справный и аккуратный, выходит, пинает скаты, смотрит в черное небо — и к нам под брезент.

— Счастливо поохотиться, — говорит он. Он понимает, что никакой охоты тут и в помине нет. Но ему все по фигу. Деньги верные, риска никакого. Нанялся — вези. — Не забредите под посты. Убьют, — предупреждает он.

— А что там у военных?

— Черт его знает. Ракеты, наверное. Был когда-то взрыв. Я тогда в первый класс ходил. Ну, я пошел костерок ладить. Жду, как договорились. Потом уезжаю. Мне работу терять не хочется.

Мы пролезаем под колючкой. Первым идет Витек, вторым я, Грибанов замыкает. Безлюдье это может быть мнимым. Заманчиво — прямо по отличной дороге, в три колеи. Потом уже свернуть, дать небольшого круга. Но мы повторяем путь прошлый. Идти тяжело. Дает себя знать смена образа жизни. Но часа через два — втягиваюсь. Грибанов старик крепкий, а Витек как будто родился здесь. У него уже вешки, метки, зарубки. А поселили бы его тридцать лет назад где-нибудь в Каунасе, сейчас бы был похоронен на городском кладбище. Всех подчистую свел в Европе Амбарцумов. А в Иркутске, видно, дрогнула у его человека рука от смены часовых поясов. Или порода у Витька такая. Последний, кто знает коридор.

— Витек, какая у тебя настоящая фамилия? — спрашиваю я на коротком привале.

— Фамилия моя известная. Горбачев.

— То есть как — Горбачев?

— А вот так. Но Бог миловал. Дал другую. Вернемся, поедем Амбарцумова брать. Пойдешь с нами?

— А куда он теперь денется? — говорит Грибанов. — Он уже сошелся с ним однажды. Вот только не добил.

— Расскажи...

— В сортире его топил. Головой макал в очко.

— Правда, что ли?

— Он вообще герой. Я тебе, Витек, подробно все расскажу. И мент с ним толковый. Большими людьми станут.

— Ну, дальше трогаем.

Приходим к какой-то избушке. Поляна, следы человеческие, делаем привал.

— Запоминай, — говорит Витек. — Вот так спускаться к дороге. Здесь недалеко. Через полчаса поднимаемся и идем.

Воздух чист до умопомрачения, идем мы по следам прошлой ночи, Витек уверенно шагает, лишь изредка остановится, глянет под ноги, на ветки. Наконец вот он, третий КПП. Шлагбаум, будка, линия связи, столбы с проводами. И ни души. Струев опять мрачнеет.

— Отсюда до избушки Старика пять верст.

Уже светает. Мы спускаемся в распадок, деревья редеют, видно озеро, дом двухэтажный, и свет горит на втором этаже в одном окошке. Виден,и КПП на объекте. Там тлеет огонек, сидят в домике мужики, стоит один на вышке. Который год сидят.

А дом — вот он. Мы с Грибановым остаемся за сосенками, метрах в ста. Витек идет. Дверь не заперта. А от кого тут запираться? Он входит, поднимается наверх. Проходит минут десять. Наконец дверь опять открывается. Витек машет рукой. Сердце колотится у меня в груди, кружится голова Это от невероятного, несбыточного и печального. Там, в доме, Эрнесто Че Гевара, и сейчас я его увижу. А потом будь что будет.

Я вхожу внутрь. Грибанов оглядывается и идет вслед за мной.

Прорыв полковника Левашова

Первыми неладное обнаружили связисты. Москва на связь не вышла. Это был дежурный сеанс, после отчета за месяц: перечень комплектующих, ведомости, изменения в личном составе, которых почти никогда не было. Шифровка ушла, отсечки о приеме не последовало. Не состоялась связь и по резервному каналу. Тогда дежурный поднял трубку телефона “Эстафета”... и не услышал диспетчера. Остался генеральский телефон прямой связи и межгород из Шпанска. Генерал отсутствовал, совершал променад по ближним лесам и долам. По штабу дежурил капитан Кондратьер. Ввиду экстраординарных обстоятельств он вскрыл пункт связи и набрал номер дежурного в Москве. Разговор был коротким.

— На связи “Вампир”. Дежурный по штабу капитан Кондратьев.

— Где генерал?

— Генерал на объекте.

— Положите трубку. Позовите генерала.

— У нас связь отсутствует по всем каналам.

— Положите трубку. — И только треск в эфире. Не знаю, о чем поговорил с Москвой генерал, но

только он засел на телефоне космической связи, выставив с пункта всех. И стал обзванивать, кого только смог. Вышел через час бледным и злым. Прошел к себе.

— Что делать? — спросили его?

— Продолжайте нести службу. — И нехорошо выругался. Через час он сел за руль “уазика” и выехал за территорию, по “дороге жизни”. Его никто нигде не остановил. Он постоял на лесной дороге за последним КПП, вышел из машины, плюнул на капот, сел в кабину, затем вернулся. Собрал начальников подразделений. Офицеры давно жили по-домашнему, в затрапезе, набрали сальца, залоснились от благополучия. Все ждали неминуемого окончания контракта. То, что сказал генерал, повергло всех в шок.

— Нужно свинчивать всем, господа офицеры. Прямо сейчас.

— То есть как?

— А вот так, — прокомментировал генерал реплику непристойным жестом, помогая себе губами.

— Что? Летит смена? Когда машины будут?

— Какие машины? — вежливо поинтересовался генерал.

— Как? А вещи, контейнеры, трейлеры?

— А вот без контейнеров. Все придется оставить. Включая чемоданы.

— Почему?!

Офицеры сидели развалясь, в майках на голое тело и галифе. Некоторые в кроссовках.

— Встать! Всем встать! — заорал генерал. — Всем выйти и одеться по форме, с соответствующими докладами! Через семь минут! Всем!!!

Такого не было давно. Офицеры повскакивали с мест, обсуждая при пробежке из штаба возможную комиссию и учения, которых давненько не было. Однако через семь минут все были на месте и доложились, как положено.

— Товарищи офицеры, садитесь. Я должен объявить о неприятном. Если вы думаете про профилактику и комиссии,"забудьте. Объект прекращает свое существование. В ближайшее время, по договору об ограничении некоторых исследований, грозящих равенству между Россией и Западом, он будет уничтожен.

— Когда же уезжать?

— Вопросы потом. Если хотите жить, садитесь на “КРАЗ”, “УАЗ”, на метлу, уходите. В любую минуту могут появиться бомбардировщики.

Ледяная тишина.

— Правильно. Не нужно спрашивать чьи. Так называемые российские.

— А лаборатория?

— Вот в лаборатории все и дело. За ее уничтожение я отвечаю лично. Вместе со всей документацией. И сами понимаете — с персоналом.

— То есть как с персоналом?

— А вот так. — И генерал делает любимый жест. Рассчитано все было блистательно. Наш объект — автономная коммунистическая территория. От каждого — по способности, каждому — по потребности. Телевизоры, шмотки, стиральные машины везли с большой земли регулярно. Зарплаты у нас были немыслимыми. Бросить все? Да тут же половина у каждого ляжет на пороге комнаты, вцепится в сапоги, заголосит. И никто не верил в генеральские байки. И совершенно напрасно. Он выстроил всех на плацу, вначале объявил сто тысяч нарядов за нарушение формы одежды и плохое выполнение строевых команд, потом всех распустил, а после объявил боевую тревогу.

. По тревоге всем следовало спуститься на второй уровень, в бункеры, оставив наверху только группу прикрытия. Смертников. Затем генерал прошел в комнату связи и налег на телефоны. Шпанск и Якутск. В Шпанске все было спокойно, в Якутске высаживался на военном аэродроме спецназ. Были объявлены поиски дезертиров с оружием, двигавшихся вверх по реке.

Я не спускался в бункер. Я наблюдал за генералом. Он прошел в гостевой домик к Валентине, говорил с ним примерно полчаса, затем вернулся к себе и занялся проверкой сейфа. Тогда я покинул территорию объекта и укрылся за штабелем сосновых бревен, недалеко от дома Валентине. Следовало ждать гостей. Появился вертолет, ; присел недалеко, километрах в десяти за ручьем, и улетел снова. Плазмоид был надежно укрыт под бетоном, так глубоко, что выдержал бы прямое попадание ядерной бомбы. Катастрофа могла произойти только в том случае, если бы началась реакция, неуправляемая, что исключено, или спровоцированная персоналом. Тогда, как карандаши, взлетели бы балки, поднялись и опустились земля, бетонные плиты, трубы коммуникаций, и все почти повторилось бы — как тридцать лет назад.

Пробиться снаружи вниз можно было только взрывая одну за другой стальные двери, ведя бой с охраной, в узких коридорах и тоннелях. Я не заблуждался. Будет бой и взрыв.

А пока темнело и не происходило ничего. Справедливо считая, что ночью-то уж ничего не произойдет, генерал вывел людей из убежища под звезды, снова построил, повторил то же самое, что утром, и объявил, что пропал без вести полковник Левашов, то есть я. И еще раз посоветовал всем последовать моему примеру. Потом все разошлись по домам, а в семь утра снова тревога, построение и опять бункер. Только караулы наверху сменились... Тогда-то я первым и вошел в дом.

Старик не спал, он сидел в кресле перед огромным окном и слушал обманчивую музыку эфира.

— Кто ты?

— Я полковник Левашов. Виктор Семенович.

— Ты не похож на призрак. А почему ты пришел в это время?

— Я пришел попросить у тебя политического убежища.

— А вот это глупо и поздно. Что там происходит снаружи?

— Что тебе сказал генерал?

— То же, что и тебе. Пора подумать о душе. Хватит думать о земном будущем.

— Слушай, Валя. Можно, я присяду?

— Садись, призрачный полковник.

— Я-то вот как раз и настоящий. А ты совсем не Валентине.

— Ну, это не трудно было понять. Сколько еще людей знает?

— Генерал, особист и я. Больше никто не проявлял интереса. Хотя ты столько раз появлялся в телевизоре.

— Я очень изменился?

— Ты не изменился совсем, но одновременно изменился неузнаваемо.

— Почему, полковник, люди вокруг такие нелюбопытные и одинаковые? Я бы никого не взял в свой отряд. Никого. Даже тебя.

— Я понимаю, что издалека мы казались другими. Но уж прими нас такими, какие мы есть. Слушай, коменданте. Это ведь из-за тебя весь этот сыр-бор.

— Возможно.

— Та сила, которая тебя сюда забросила, была очень могущественной. Почему же ты брошен здесь?

— А кто тебе сказал, что я брошен? Я просто ждал своего часа... Помоги мне, полковник. Пора собираться в путь.

— Что ты хочешь взять с собой?

— Я писал тут много. Сначала на испанском. Потом на русском. Потом на их безумном сочетании. Если бы выставить эти записки на аукционе в Сотби, можно бы было получить очень большие деньги. Что я могу взять?

Не телевизор же? Дневники, рисунки, подарки к дням рождения... У меня один день смерти. А потом их будет два. Вот это великолепное подводное ружье я возьму с собой.

— Возьми лучше свою “тулку”.

— Полковник, я стар. Те, что придут за мной, молоды. Мне не сладить с ними и их автоматами. Я просто буду ждать и надеяться на чудо. А это ружье я очень люблю. С ним хорошо будет охотиться в море. Ты видел когда-нибудь Карибское море?

— Вот это уже лучше. А когда тебя вытащат отсюда?

— Если бы я знал, полковник... — И старик рассмеялся опять. — Хочешь, послушаем программу “Маяк”? Это моя любимая программа.

— Я буду звать тебя по-прежнему — Валентином. Мне так привычнее. Ты слышишь шаги? Это еще кто-то идет. Думаешь кто?

— Это за мной...

Шаги приближались, поднимались, скрипнула дверь. Витя Горбачев вошел в комнату. Старик даже не обернулся, но сказал:

— Здравствуй, Витя, Что, сгинул Клепов?

— Так точно. Но там внизу Грибанов. И еще один надежный человек. Из новых.

— Витя, вот этот полковник хочет идти с нами. Отговорите его.

— Я тут не решаю. Грибаныч по команде старший.

— Старший так старший. Какие проблемы? — Старик встал, в колдовском предутреннем свете, сливавшимся с отравленным светом ночника, коменданте казался огромным злым колдуном из сказки. Но это было не так. — А времени у нас, как я понимаю, нет вовсе. Я собираю скарб, а вы думайте над ситуацией.

— Как ты насобачился говорить по-русски, коменданте.

— А как мне не насобачиться? Другого языка и другого народа на базе нет.

Горбачев тем временем спустился вниз и дал знак. Мы с Грибановым поднялись в дом.

Грибанов не нашел повода для сентиментальных воспоминаний. Он развернул рацию, выбросил в окно антенну, закрепил. Струев вышел на связь сразу.

— Пока все спокойно. Старик в порядке. Начинаем движение. Сеанс окончен.

Старик собрал рюкзачок, оделся. В правой руке снаряженное ружье для подводной охоты. - Идем, — предложил он.

— У меня есть ключи от ангара. Там “КРАЗ”, там “уазик”. Заведем напрямую и двинем по шоссе.

— Мысль хорошая, — согласился Витек. Только разделимся. Нас пятьдесят третий фургон в конце бетонки ждет.

— А если заминировано? — поинтересовался Грибанов.

— Вряд ли, — сказал Левашов. — Охрана снята практически мгновенно. Полная бестолковка. Нас должны были перебить всех в комнатах или разбомбить. Никто ведь не побежал. Все думают, что это шутка. Проверка. Кухонных комбайнов жалко. Денег на счетах. Они же привязаны к курсу доллара. Не пропало ни копейки. То есть ни цента.

— “КРАЗ” нам нужен, — решил Грибанов. — Это же по большому счету — танк... Ты, полковник, сам к нам пришел. Так что слушайся. Иди к ангару. Заводи машину и выскакивай на бетонку. Домчишься до конца — стопори машину. Километрах в двух, на лесной дороге в сторону Шпанска. Мы пойдем гуда так, как пришли. От добра добра не ищут. Машину на дороге не держи, там спуск слева, у трех берез, съедешь туда. Оружие есть у тебя?

— Могу под завязку загрузиться.

— Бери все, что сможешь. Все. Пошел. Нам сейчас нужен отвлекающий маневр.

И полковник побежал вниз. Минут через тридцать взревел “КРАЗ”, выкатился на плац, крутнулся, снес ворота под носом обалдевшего караула и врезал по бетонке.